Неистовый. История самого противоречивого балетного гения

В Большом театре состоялась премьера балета «Нуреев» Юрия Посохова, Ильи Демуцкого и опального ныне режиссера, Кирилла Серебренникова.

Гигантский по бюджету и количеству участников, новаторский по сценографии, с элементами драматического спектакля, оперы, перформанса, по сути — первый блокбастер от балета. Масштабный байопик о великом танцовщике стал самым обсуждаемым театральным событием этого года.

Не смотря на то, что пресса диаметрально разделилась на тех, кто страстно хвалил постановку и тех, кто её категорически порицал, можно сказать одно: творение получилось эпохальным, как и та фигура, которой оно посвящено.

Рудольф Нуреев, артист, который не имеет себе равных по сей день, самый скандальный и самый талантливый “невозвращенец”, и сегодня, после своей смерти, считается главной звездой мирового балета.

Детство

Четвертый ребенок в бедной семье военного политрука Хамета Нуреева родился в поезде, по пути во Владивосток 17 марта 1938-го. Символически это предопределило его жизнь космополита, чей дом — путь по свету. Уже через полтора года семья переехала в Москву по распределению. Жизнь налаживалась, но тут пришла война. Эвакуация привела Нуреевых в Уфу, там он и рос, нервным, болезненным, чувствительным ребенком. Холод, голод и тьма — этим запомнились ему детские годы в нищей деревне. Сложно было предположить, что в семье и в условиях жизни, столь далеких от искусства, появится будущий творец.

Как-то перед Новым годом матери удалось сводить всех детей по одному билету в театр. В пять лет, увидев балет «Журавлиная песнь», Рудольф заявил, что хочет танцевать. Он был отдан в кружок, затем в дом пионеров. Первая учительница Радика, Анна Удальцова, ранее, танцевавшая в кордебалете у Дягилева, заметила недюжинный талант и порекомендовала парню ехать в Ленинград, учиться классическому танцу. 

Карьера

Среднего для танцора роста, с коротковатыми ногами, он не обладал воздушной балетной легкостью. Но было все остальное и даже больше: природное чувство танца, способность повторить любое увиденное движение, личная упрямая планка, заставлявшая репетировать на износ, и бешеная харизма исполнения. Результат этих слагаемых действовал на зрителя ошеломляюще.

В стремлении к танцам мальчика естественно не поддержал отец-военный, который видел в единственном сыне будущего инженера. Однако, жизнь часто подкидывала Рудольфу счастливые шансы. В то время, в Москве проходил фестиваль башкирского искусства. Труппа местного театра собралась в столицу, но заболел солист. Нуриев предложил свою кандидатуру и был утверждён. Репетируя незнакомую партию, он получил травму, но вышел и очаровал зрителей. Эта поездка показала: родился “неистовый татарин» русского балета.

Затем, судьба привела его в Ленинград, где не легко, но доказывая ежедневно, чего он стоит, окончил хореографическое училище. Жизнь кипела, он побеждал на конкурсах, менял партнерш, танцевал в «Гаянэ»,  «Спящей красавице», «Щелкунчике «и «Лебедином озере».

Последние выступления Нуреева-студента: на конкурсе в Москве, а потом, на выпускном спектакле послужили началом его легенды. Он вместе с Аллой Сизовой показал работу, ставшую его визитной карточкой, — па-де-де из «Корсара». Эта сольная вариация вошла в фильм о русском балете — единственный номер в исполнении учащегося. Овация, по словам очевидца, «сотрясала стены», такого этот театр не слышал ни до, ни после.

Несмотря на самоотдачу и титаническое трудолюбие на сцене, за кулисами друзей у Рудика не было — не тот характер — заносчивый, неуживчивый, упрямый. Его натуре были тесны правила приличия и советский коллективизм. Он ожесточенно спорил с педагогами и игнорировал дисциплину. Если он считал коллегу бездарным, (а по сравнению с собой, он считал такими большинство), то заявлял об этом в лицо. Обиды выливались в сплетни и даже доносы, что все время ставило его под удар.

С приходом славы, уравновешеннее он не стал. Несмотря на огромные гонорары, отказывался платить в ресторанах, устраивал дикие выходки, истерики в театре, шокировал количеством любовных связей.

Вскоре Рудольфу предложили партнерство с примой Мариинского, великой Натальей Дудинской. Их первым совместным спектаклем стал «Дон Кихот». Затем последовала незабываемая «Баядерка», которой Нуриев покорил иностранную публику.

В 1961 году Мариинский театр гастролировал по Европе. Брать за границу сомнительного смутьяна негласно запрещалось, ведь в КГБ уже росла в толщину папка с личным делом. Однако, первым в списке был Париж, и он запросил артистов помоложе. Опять удача — на колоритность Рудольфа рассчитывали. И не зря, Париж пришел в экстаз от нового “Чингисхана балета”. Молодой танцор сразу же нашел друзей-поклонников в высшем свете. Он ходил с ними в театры, в гости, в рестораны. Такое тесное общение с иностранцами было неприемлемо для русского человека «хрущевской » эпохи.

Я хочу остаться

Вопреки популярной версии “прыжка в свободу”, эмиграция Нуриева была полностью аполитична. Нонконформизм, отказ вступить в комсомол, нежелание одеваться, как все, — это еще не считалось преступлением. Однако, ветер свободы на парижских улицах вскружил голову танцору, и он еще хуже зарекомендовал себя, нарушая так называемый “режим пребывания за границей”, пропадая на светских тусовках и “в объятиях” иностранцев почти безвылазно. Следующим по графику был Лондон, но руководству театра из КГБ сообщили, что Нуриев летит домой. Козырной картой в руках недоброжелателей была гомосексуальность артиста. За это предусматривалась статья 121, и возвращение грозило тюремным заключением, не говоря о крахе карьеры и статусе невыездного.

По пути в аэропорт, поняв, что не летит в Лондон, а будет выслан, он грозился что убьет себя. Русская труппа и провожающая парижская богема понимали всю серьезность положения, многие плакали, но помочь не могли. Сопровождающие уполномоченные сотрудники уже преградили путь к дверям. Подруга Рудольфа, чилийка Клара бросилась к полицейским, чтобы попросить защиты для артиста. Те могли предоставить ее, если бы он заявил лично. Времени думать почти не было. В воспоминания Нуреев пишет:

А затем я сделал самый длинный, самый волнующий прыжок за всю мою карьеру и, задыхаясь, приземлился прямо в руки двух полицейских. «Я хочу остаться», произнес я, «Я хочу остаться».

Самолет в Москву улетел без танцора.

Просьба об убежище должна была быть обдумана без давления извне в течение 5 минут в маленькой комнатке с двумя дверями — из одной можно было пройти на посадку ТУ в Москву, другая вела в помещение внутренних служб. Снаружи долго доносились крики секретаря советского посольства. Но Нуреев уже не слышал, он думал о двух дверях в две разные жизни. И это было для него “возвращением чувства собственного достоинства — иметь право выбора […] право самоопределения”.*

Он сразу же был принят в гастрольную труппу Балета Маркиса де Куэваса. Но просьбу политического убежища французы не удовлетворили, стоило ли ссориться с Хрущевым из-за одного плясуна? За ним он отправился в Данию, где танцевал в Королевском балете Копенгагена, затем были другие страны и, наконец, переехал в Лондон. В работе отказа не было нигде, а вот без гражданства “евробомжом” пришлось скитаться много лет. Это не помешало ему стать самым востребованным и богатым человеком балета, с бесчисленной недвижимостью в Европе и Америке, коллекциями антиквариата, собственным островом и состоянием, по разным оценкам, до 80 миллионов долларов.

Личная жизнь

Об аппетитах артиста ходили легенды и анекдоты, ему приписывали романы с Фредди Меркюри, Элтоном Джоном, Миком Джагером, Ив Сен-Лораном и многими другими, как с женщинами, так и с мужчинами. Балетные придерживались правила — не заниматься сексом перед выходом на сцену, экономили силы. В этом, для рудольфа правил тоже не было, усталость на его танце не отражалась, а желания хватало на все 24 часа. Но это все было отдельно от души. Чувство любви, настоящее, у него было связано только с творческой солидарностью и единством. 

25 лет изнуряющих страстей, разрывов и примирений выдержали отношения с уникальным датским танцовщиком, знаменитостью — Эриком Бруном. Его танцем Руди восхищался, ему одному позволял командовать, у него бесконечно учился.  

Вторая большая и платоническая любовь, а еще самая знаменитая партнерша на сцене — Марго Фонтейн. Блистательная английская прима впервые выступила в “Жизели” за год до рождения Рудольфа, и желание танцевать эту партию в паре с молодым боролось в ней с сомнением, не будет ли это смешным. Но благодаря своему выбору, она продлила карьеру на 10 лет. К слову, это был беспрецедентный случай вступления в Лондонский королевский балет, куда не брали без английского подданства.

Животный магнетизм Нуриева стал идеальным контрастом выразительной чистоте Фонтейн. После премьеры их вызывали на поклоны 23 раза. Под грохот аплодисментов Фонтейн вытащила из букета красную розу и протянула Нуриеву, он, тронутый этим, упал на колено, и стал осыпать поцелуями ее руку. Публика от этого зрелища лежала в обмороке. Дружба с Фонтейн, мудрой и великодушной, по признанию Руди, спасала его. Эти два творческих союза и глубоких привязанности продлились всю жизнь, до кончины обоих. А Рудольф, известный своей скупостью, помогал друзьям до их последнего дня.

Вклад

Нуреев создал новый мир балета, положив конец восприятию танцовщика-мужчины как вспомогательной персоны. Вывел на первый план телесность и эротизм, одев всех в трико (до этого одежда мужчин была свободной и закрытой). Сам он не достиг идеала, но как хореограф и живое пособие в своих работах, он указал путь к нему своим коллегам и последователям. Через свою личную притягательность, он подарил балету тысячи фанатов. Если Баланчин и Грэхем сделали секс неотъемлемой частью хореографического искусства, то Нуреев стал его воплощением. «Ему достаточно было пошевелить пальцем ноги, чтобы заставить сердца биться, как тамтамы», — писал лондонский критик.

Общение с Родиной

Рудольф постоянно жил в разных странах, только в одну его не звали, в СССР. там он был осужден за измену родине и приговорен заочно к 7 годам заключения. Однако, он всю жизнь боялся преследования, и небезосновательно. Как-то по пути в Сидней, в каирском аэропорту пассажиров попросили выйти из самолета, в связи с техническими проблемами. Нуреев вжался в кресло, чувствуя подвох. Когда к нему подошла стюардесса, он взмолился о помощи. И действительно, в окно девушка увидела двух мужчин, приближающихся к самолету. Обаяние ли пассажира или непритворное отчаяние, но что-то убедило её помочь: заперев Рудольфа в туалете, она солгала, будто он на ремонте. Там Нуреев и находился, пока сотрудники обыскивали самолет и стучали в дверь. «Я уставился в зеркало и видел, как седею», — вспоминал он впоследствии.

Поводом к единственному визиту домой стало прощание с умирающей матерью, визы на 48 часов пришлось долго добиваться. В 1987 году они увиделись после 27 лет разлуки.

Болезнь

О своей болезни Рудольф Нуреев узнал через несколько лет после заражения. Как свойственно трудоголику, он долгое время отмахивался от недомоганий, но все же нашел в себе силы, чтобы признать недуг и боролся с ним еще около 10 лет. О ВИЧ тогда было известно крайне мало, и приходилось пробовать на себе экспериментальные препараты. Артист знал, что времени у него в обрез. Речи о том, чтобы бросить выступления даже не шло, со слабость, температурой и даже в горячке, если он не был в больнице, он продолжал танцевать.

Утром 6 января 1993 года, Нуреева не стало. На русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем есть могила, которую трудно не заметить. Знаменитый художник французской оперы Эцио Фриджерио сделал для своего друга надгробье в виде дорожного сундука, укрытого роскошным восточным ковром из тысяч кусочков мозаичной смальты. Одна из легенд гласит, что Нуреев сам нарисовал эскиз, будучи коллекционером старинных ковров.

Созданное в память артисту произведение — будь то балет, книга, картина, пожалуй лучшее, что можно о нем сказать. В этом отношении, балет “Нуреев” делает правильное дело. Многочисленные жизнеописания грешат фиксацией на его личной жизни, сексуальной ориентации, скандальных выходках. Да и сложно обойти это вниманием — вы попробуйте живо описать личность Бодлера, Гоголя, Дали, используя только нейтральные характеристики.

А, чтобы, высказываясь о Нурееве не забыть о главном — о творческом наследии личности, надо понять одну вещь. Нуреев не был аморален, как считали в Советском Союзе. Он был имморален — вне общепринятых норм.

Масштаб дарования и образ мышления творца выводят его за рамки условностей, как бы не мешало это окружающим, не дают применять к нему стандартные мерки. Если, конечно, своим гением он был способен затмить всех и вся. А Нуреев был.